С такими бессвязными восклицаниями Ньюмен вытер и себе глаза упомянутой пыльной тряпкой и, проковыляв к входной двери, открыл ее, чтобы выпустить Кэт.

— Не плачьте больше, — прошептал Ньюмен. — Скоро я вас увижу. Ха-ха-ха! И еще кто-то вас увидит. Да, да. Хо-хо!

— Да благословит вас бог, — сказала Кэт, быстро уходя. — Да благословит вас бог!

— И вас также! — подхватил Ньюмен, снова приоткрыв немного дверь, чтобы сказать эти слова. — Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

И Ньюмен Ногс еще раз открыл дверь, чтобы весело кивнуть и засмеяться, и закрыл ее, чтобы горестно покачать головой и заплакать.

Ральф оставался в прежней позе, пока не услышал стука захлопнувшейся двери, после чего пожал плечами и, пройдясь несколько раз по комнате,сначала быстро, потом, по мере того как приходил в себя замедляя шаги, — сел к столу.

Вот одна из тех загадок человеческой природы, которые могут быть поставлены, но не разрешены. Хотя в тот момент Ральф нисколько не раскаивался в своем поведении по отношению к невинной, чистосердечной девушке, хотя его распутные клиенты поступили именно так, как он рассчитывал — именно так, как он больше всего желал, именно так, как было ему наиболее выгодно, — однако он всей душой ненавидел их за то, что они так поступили.

— Уф! — сказал Ральф, хмурясь и грозя кулаком, когда в его воображении возникли лица двух распутников. — Вы за это заплатите. О, вы за это заплатите!

Ростовщик в поисках утешения обратился к своим книгам и бумагам, а за дверью его делового кабинета шел спектакль, который привел бы его в немалое изумление, если бы он каким-то образом мог взглянуть на него.

Ньюмен Ногс был единственным актером. Он стоял в нескольких шагах от двери, повернувшись к ней лицом, и, засучив рукава, занимался тем, что осыпал по всем правилам искусства самыми энергическими ударами пустое пространство.

На первый взгляд это могло показаться лишь мудрой мерой предосторожности человека, ведущего сидячий образ жизни, — мерой, принимаемой для расширения грудной клетки и развития ручных мышц. Но напряжение и радость на лице Ньюмена Ногса, которое было залито потом, изумительное упорство, с каким он направлял непрерывный поток ударов в сторону дверной филенки, примерно в пяти футах девяти дюймах от пола, и неутомимость, с какой он действовал, — все это в достаточной мере объяснило бы зоркому наблюдателю, что Ньюмен Ногс в воображении своем избивает до полусмерти своего весьма деятельного хозяина, мистера Ральфа Никльби.

Глава XXIX,

О делах Николаса, и о разладе в труппе мистера Винсента Крамльса

Неожиданный успех и благоволение, с которым был принят первый опыт Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание в этом городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для своего визита, и за это время Николас сыграл множество разнообразнейших ролей с неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей, раньше никогда там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей. Так как Николас согласился на предложенные условия, бенефис был назначен, и благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов.

Оказавшись неожиданным обладателем такого богатства, Николас первым делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму, равную его дружеской ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и уважения и сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он послал половину полученных денег, умоляя его найти случай вручить деньги Кэт потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и привязанности. Он ни словом не упомянул о том, какое нашел себе занятие, только уведомил Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут, Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать подробно о положении матери и сестры и дать отчет обо всех великих благодеяниях, какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона.

— Вам не по себе, — сказал Смайк в тот вечер, когда было отправлено письмо.

— Ничуть не бывало, — возразил Николас с напускной веселостью, чтобы не сделать юношу несчастным на весь вечер. — Я думал о моей сестре, Смайк.

— О сестре?

— Да.

— Она похожа на вас? — осведомился Смайк.

— Говорят, что похожа, — смеясь, ответил Николас, — только гораздо красивее.

— Значит, она очень красива, — слазил Смайк, после того как некоторое время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга.

— Каждый, кто не знает вас так, как знаю я, сказал бы, что вы — настоящий кавалер, — заявил Николас.

— А я даже не понимаю, что это значит, — покачивая головой, заметил Смайк. — Увижу я когда-нибудь вашу сестру?

— Конечно! — воскликнул Николас. — Скоро мы будем жить все вместе… когда мы разбогатеем, Смайк.

— Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне, нет никого, кто был бы добр к вам? — спросил Смайк. — Я не могу понять.

— Ну, это длинная история, — ответил Николас, — и боюсь, что ее вам нелегко будет понять. У меня есть враг — вы знаете, что значит иметь врага?

— О да, это я знаю, — сказал Смайк.

— Так вот, он тому причина, — продолжал Николае. — Он богат, и его не так легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он негодяй и причинил мне зло.

— Это правда? — спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед. — Как его зовут? Скажите мне его имя.

— Ральф, Ральф Никльби.

— Ральф Никльби, — повторил Смайк. — Ральф. Это имя я заучу наизусть.

Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но тут громкий стук в дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер, пантомимист, просунул голову в комнату.

Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой шляпой с необычно высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот раз он надел ее совсем набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал огненно-красным шерстяным шарфом, выбившиеся концы которого выглядывали из-под поношенного ньюмаркетского пальто [60] , очень узкого и застегнутого сверху донизу. В руке он держал одну, очень грязную, перчатку и дешевую тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был ослепительный и свидетельствовал о том, что он уделил своему туалету значительно больше внимания, чем обычно.

— Добрый вечер, сэр, — сказал мистер Фолер, снимая шляпу с высокой тульей и расчесывая волосы пальцами. — Я пришел к вам с поручением. Гм!

— От кого и в чем дело? — осведомился Николас. — У вас сегодня необычайно таинственный вид.

— Холодный, быть может, — возразил мистер Фолер, — быть может, холодный. Тому виной мое положение — вина не моя, мистер Джонсон. Этого требует мое положение, сэр, как общего друга.

Мистер Фолер умолк с весьма внушительным видом и, запустив руку в упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный, из коей вынул записку, которая благодаря этой бумаге осталась чистой и, протянув ее Николасу, сказал:

— Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением взял записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера, который, с большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно смотрел в потолок.

Она была адресована Джонсону, эсквайру, через посредство Огастеса Фолера, эсквайра, и изумление Николаев отнюдь не уменьшилось, когда он обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях:

«Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру Джонсону и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с тою целью, чтобы мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы.

Мистер Ленвил просит мистера Джонсона не преминуть назначить ему свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров, быть свидетелями церемонии и ни в коем случае не может обмануть их ожидания. Портсмут, вторник вечером».